(Н.Эйдельман)
Итак, у нас сегодня вечер из цикла "История и поэзия". Прежде я хочу дать слово
Натан Яковлевичу Эйдельману, который скажет слово об Александре Городницком.
Во первых, Александр Городницкий сам умеет сказать слово о себе, как будет видно
в дальнейшем, я думаю. И даже спеть его. Поэтому мы с ним договорились так, я
немножко скажу, а потом если он, полный хозяин вечера, если он сочтёт нужным ещё
что-нибудь сообщить, уточнить год в котором происходит действие в его стихотворении
или что-нибудь в этом роде, то я буду опять же вступать. 
Народу так много, а было бы ещё больше, если бы не обманный манёвр. Потому что
вечер предполагался 13-го а значит вечер перенесен на 11-е по той причине,
случайность но тем не менее никого не обманешь, потому что Александр Михайлович
завтра уезжает в обычный свой далёкий океанский рейд. Если он говорит "ненадолго,
месяца на два", так он говорит. Вообщем места, в которых он бывал... Ну, за
границей тут многие бывали, никого заграницей не удивишь. Но его заграницей
всё-таки удивишь. А думаю что в зале не каждый бывал скажем на берегу Маклая,
Гонолулу, Паго-Паго, Макуари, Реюньон, Сейшельские острова, Кергелен, острова
Лайн и Нукугива... Вот...
Он геолог, моряк, океанолог ну и поэт до того, во время того и после того. Давно
это, слишком тривиально но всё-таки всё слишком тривиальное обычно верно. Поэтому
нужно повторить, что есть связь конечно между людьми которые пересекают пространство
овладевают пространством и интересуются и проникают во время. Ну пространство
Городницкого - вся планета. Был во всех океанах, всех материках и ещё где будет. 
Время у него то же... Его геологическое время это сотни миллионов лет или даже
миллиарды. Ну вот эта связь есть. Недавно я занимаясь Карамзиным у него прочел
как раз нечто сходное. Карамзин который писал, что "хорошо бы поехать на остров
Бурбон (это Реюньон, я не знаю бывал ли там Городницкий), на Филиппины, а также
хорошо бы поехать в Хили" писал Карамзин. То есть Чили имеется в виду. Но он не
поехал никуда, даже в Киев не съездил в своей жизни. А сказал что заменил путе-
шествия в пространстве путешествием во времени. Ну такое было суровое время что
приходилось выбирать - или-или. А сейчас есть возможность - и-и. Вот... Есть
возможность сочетания и того и другого. И вот Александр Михайлович осваивает
время в своей поэзии. Это не единственная тема его. Есть его такие сочинения
которые казалось бы к хронологии истории отношения не имеют. И они столь известны
что уже как бы существуют автономно и даже мне известен случай когда жители
неких отдаленных районов узнав что скажем от скромного Александра Михайловича
который не любит этого говорить, что он сочинил известную песню "На материк, на
Магадан" и песню "Над Канадою дожди косые", заявляют что песни народные, что они
всегда были и что дескать он присваивает народное достояние. Он в таких случаях
обычно не сопротивляется. 
История. История у него Российская столь разных веков. Самые древние его сюжеты
ну пожалуй мы прикидывали связаны с 15-ым веком. Вот "Марфа-посадница". Есть Иван
Грозный, есть Соловецкое сидение. Много Петра Великого. Разнообразные самозванцы.
Как только он приближается к концу 18-го века он просто у себя дома. Гвардия,
декабристы, Пушкин, Лермонтов, все тут свои. Это как раз один из любимых его
периодов. Недавно он совершил вторжение в более поздние области и очень успешно.
Во второй период русского освободительного движения. До этого он держался в
первом. И значит разрабатывает тему, известные его стихи и песни украшают спектакль
"Если иначе нельзя" Гордина и Давыдова, посвщенный народовольцам. И двигаясь с
15-го века он доходит до современностии тут особенно видно, что все его века,
15-й, 16-й, 18-й, всё время двадцатый... Поэтому образы у него, постоялые дворы,
аэропорты 19-го века, или у него тройки, которые рванутся как лайнеры на взлёте
это обыкновенно. Для него это совершенно... Он существует во многих веках и это
очень существенно. И это очень знаменательно. История сегодня очень занимает всех
поэзия тоже. Их пересечение неизбежно. Почти нет ни одного сегодня значительного
поэта, который бы в той или иной степени по своему не заходил бы на историческую
тему. Причем наш брат историк так сказать любит снобистски смотреть на поэтов.
Мол фактов не знает, но конечно талантливо рифмует. Между тем есть многие вещи
существенные, которые поэзия одаряет историю. Я это говорю серьезно. Прежде
всего взгляд на вещи. Прежде всего многообразный взгляд на вещи. Ибо всякий
талант, всякий художественный подход многообразен, объективен. Чего  очень часто
не хватает нам. Ибо мы привыкли уж с одной стороны либо с другой стороны. Ну мы
необычайно привыкли к двуцветной истории. Поделившись на черных и белых. На
положительных и отрицательных. А вот в хорошей поэзии это не выходит. Невозможно.
В плохой всё выходит. В этом отношении границы, возможности плохой поэзии более
широки. То что делает, то что исполняет, то о чем думает Городницкий одна из
распространеннейших ситуаций его. Рядом у него чокаются гонимый и гонитель. Дамы
пиковые спят с Германами вместе. Он казалось бы играет в парадоксы. Но это
парадокс и времени и нашего понимания. Да в историю все вписаны вместе. История
состоит из двух полюсов, многих полюсов одновременно. И поэзия это чуствует и
схватывает большей частью лучше чем наш брат историк. А когда разнообразные
полюса, когд дамы пиковые и Германы вместе, то они соединяются и поэтически и
иронией. Юмор ирония это, историческая ирония, важнейший слой исторического
познания, который так трудно проникает в научные работы. Она присутствует в том,
что делает Городницкий и это очень хорошо, это замечательно, это просто его
существенный вклад в понимание истории. Не его одного конечно но и его. И должен
сказасть, что вот такой взгляд как сочетание далеких понятий, сочетание казалось
бы несовместимого, соединение этого иронией, это то что особенно любил давний
хозяин этих мест, Александр Иванович Герцен. Вот в этом отношении очень уместно
хотя у Александр Михайловича насколько я знаю прямых Герценовских сюжетов в
стихотворениях нет и казалось бы чего он пришел по такому случаю в музей Герцена.
Но на самом деле ему своственен в хорошем смысле слова Герценовский взгляд на
вещи. Не важно, думал он об этом или нет. Герценовский взгляд на историю,
Герценовский взгляд на это сочетание, и Герценовский взгляд на содинение прошлого
с настоящим. И я думаю, что сейчас он всё это нам прекрасно докажет. Ну а если
мы ему ещё потребуемся, то он сам скажет.
Я передаю слово Александру Городницкому.

(А.Городницкий)
Товарищи, добрый вечер. Я крайне неловко себя чуствую после такого я бы сказал
панегирика. И вот что мне хотелось бы сказать. Мы здесь все находимся в крайне
антисанитарных условиях. По-видимому сидящим во второй половине зала очень тепло
Здесь нам я бы сказал прохладно. Поэтому молодые люди, очень неудобно что вот вы
стоите, я себя чувствую... Ну мы то с вами так и будем стоять. Вам ведь не
обязательно. Тут есть на ступеньках ещё место. И человек десять могут пройти и
сесть сюда, если хотите. Правда, и там будет как-то легче. Откроется дверь,
вентиляция или что-то в этом роде. И нам здесь будет теплее. Хорошо? Я извиняюсь
что я вношу беспорядок но кроме того мы создадим конвективное движение по залу
и воздух тоже будет перемещаться. Вот садитесь пожалуйста. Теперь пока вот народ
перемещается, пожалуйста-пожалуйста... Вот тут вот не должно быть ни одной пустой
ступеньки, правда ведь. Раз люди стоят. Вот сюда можно, вот на второй этаж можно
сесть, пожалуйста. Значит, Лев Павлович, а ты вообщем можешь сесть в моё кресло.
Серъёзно, потому что я всё равно буду стоять. Так, ну вот видите, там даже в том
зале кто-то ещё стоял. Так, все вошли до отказа, все сели. Садится больше некуда,
да. Ну во всяком случае все вошли. Ну что ж, теперь значит придётся садиться так,
как вон там вон какие-то ступеньки есть, давате попробуем сесть. И я приношу
извинения тем товарищам, которые сидят в антисанитарных условиях. Так сказать
душно. Ну понимаете, зал не предусмотрен.
Так, теперь несколько слов извинений. Я думаю они будут вполне уместны после
такого пышного незаслуженного такого представления. Дело в том что то что мы 
хотим Вам показать, это стихи и песни, связанные так или иначе с исторической
тематикой. Не о какой экзотике сегодня, так сказать экспедиионных песен и всяких
вот таких там "Над канадой небо синее"... Ничего вот этого сегодя мы не хотели бы
показывать ибо строгие стены и традиции этого дома обязывают, да и тема вечера
в несколько другой тематике. Ну прежде всего я приношу второе главное извинение.
Первое за антисанитарные условия. Второе за то что Вам сегодня придётся слушать
моё пение. Это не каждому легко вынести. Просто имейте это в виду. Ибо пою я
скверно и гитарой не владею. А посколькупесни эти написаны под гитару, то я
хочу Вам представить лауреата Московских конкурсов исполнителей самодеятельной
песни Александра Евстигнеева, который будет принимать участие в сегодняшней
встрече. Наконец, извинение последнее. Дело в том, что мы вот с Сашей впервые
практически или там один из првых раз пытаемся вместе что-то такое показывать.
Поэтому если будут какие-то накладки не по его а по моей конечно вине, я прошу
нас извинить, мы что-то можем подбирать по ходу дела. Тем более что только вчера
вечером мы с ним пытались подобрать около одиннадцати новых песен, для него
неизвесных и неизбежны какие-то вот огрехи. Я, если можно... То есть это будут
так сказать стихи и песни. Они не будут так сказать принадлежать каким-то
хронологическим эпохам. Но так или иначе всё это связано с попытками осмысления,
я не знаю как это сказать менее громко, истории. Ну просто вот как-то вот на эту
тему. Я если можно начну с того, чтосвязано с Москвой. И если можно с одной из
старых песен, которая непосредственно связана с теми традициями, которыми мы
живём, с той литературой, которой мы дышим и со всем, что нас окружает. Песня
называется "Донской монастырь". Место вам известное, где похоронены многие
видные представители национальной нашей культуры и сейчас устроен музей древней
русской архитектуры, точнее того что от неё осталось. Там можно видеть барельеф
взорванного Храма Христа Спасителя, фотографию Красных Ворот и много других
интересных вещей.

(Н.Эйдельман)
Так, ну вот это 15-й, 17-й... Так он понимает 15-й, 17-й век. В 18-м веке видите
тут всё-таки краски ещё более менее ясные хотя и тут тоже. Современная историческая
наука не совсем так смотрит на значение присоединения Новгорода к Москве как
обрисовано в песне Александра Михайловича Городницкого. Правда были разнообразные
точки зрения. Например опять-же, ну я называю герцена хозяином этого дома, правильно
ведь... Хозяин этого дома говорил, что Москва возвысилась не по причине своих
достоинств а по причине недостатков других частей. А про присоединение Новгорода
говорилось, что Новгород великое дело торжествовало и осталось всё кроме свободы.
Но начиная с 18-го века начинается эпоха... Вообщем до Петра всё-таки другой
материк, другое время, язык даже другой. Начиная с Петра Великого всё-таки мы
ощущаем преемственность времен необычайную. И то что вот Александр Михайлович
здесь делает... Причем он идёт именно по тем темам, которые вот по болевым точкам
по горячим точкам истории, которые всем интересны, о которых как раз к сожалению
мы мало пишем. Тут всё выдержано. Народное движение есть, пожалуйста. И Пугачев.
И Пугачевы-самозванцы уже и сейчас появлялись. Их социальная природа освещена
легко заметить. Кроме того его взглад на 18-й век не страдает той односторонностью
которой страдает подавляющее большинство книг и учебников наших по 18-му веку.
А именно про народ ещё есть а про царей уже и не надо. Создаётся впечатление что
вообще так сказать как бы страна вроде как сама собой управлялась или неведомо
откуда. Поэтому тот перекос, который в наших работах образовался, что мы зачастую
экономическое развитие там социально-экономическое положение крестьянства знаем
хорошо и слава богу, это надо. Но знаем скажем жизнь Пензенского крестьянства
хуже чем знаем двор Екатерины Второй. В то время как жизнь Пензенского крестьянства
всё-таки зависела от двора Екатерины Второй несомненно. Образуется перекс.
Историки перекосы лениво ликвидируют. Но поэты более рьяно. У них другой взгляд
на вещи. Во всяком случае связь времен здесь чрезвычайно обостряется. Появляется
и русское освободительное движение, появляются и первые конституционалисты,
появляются и дворцовые перевороты и заговоры. Всё идёт вообще к декабризму. Но
на этом 18-й век кончается. Ну а 18-й век у александра Михаловича я верю ещё
только начался.

(А.Городницкий)
Глаз разрез восточный узкий,
Тонкий локон на виске.
Хан Темир, посланник русский,
Переводит Монтескье.
От полей вдали ледовых
Обласкал его Людовик,
Но, читая Монтескье,
Он вздыхает о Москве.

Громко всхрапывают кони,
Дым костра и звон оков.
Жизнь и честь свою полковник
Отдаёт за мужиков.
Что ему до их лишений?
На его немецкой шее,
Любопытных веселя,
Пляшет русская петля.

Зодчий Карл Иваныч Росси,
И художник Левитан,
Как ответить, если спросят,
Кто вы были меж славян?
Кто вы, пасынки России,
Неродные имена,
Что и кровь свою, и силы
Отдавали ей сполна?

Тюрки, немцы или греки?
Из каких вы родом стран?
Имена теряют реки,
Образуя океан.

(А.Городницкий)
Лежат поэты на холмах пустынных,
И непонятно, в чём же корень зла,
Что в поединке уцелел Мартынов,
И что судьба Дантеса сберегла?

Что, сколько раз ни приходилось биться,
Как ни была рука его тверда,
Не смог поэт ни разу стать убийцей,
И оставался жертвою всегда?

Неясно, почему? Не потому ли,
Что был им непривычен пистолет?
Но бил со смехом Пушкин пулю в пулю,
Туза навскидку пробивал корнет.

Причина здесь не в шансах перевеса, —
Была вперёд предрешена беда:
Когда бы Пушкин застрелил Дантеса,
Как жить ему и как писать тогда?

(А.Городницкий)
Ну вот, стихотворение имеющее прямое отношение к товарищу Эйдельману, ибо
исследованиями Натан Яковлевича в частности дезавуированы к сожалению некоторые
обаятельные в прошлом исторические личности. У меня есть такой цикл стихов,
попвтка описать круг Пушкина. И в частности вот один человек, который вот как-то
был очень симпатичен, один из ближайших его друзей, Александр Раевский. И лишь
вот недавно выяснилось что как-то он не очень был друг, а вообщем... Это давно
вообщем выяснилось. Но это для тебя давно а... И вот такие грустные по этому
поводу стихи.

Ах, Раевский? Неужели?
Сын такого генерала!
Друг такого человека!
Непричастен был к дуэли.
Друг, ни много и ни мало -
Полтора считался века.

Профиль юношеский, гордый, —
Обвиненьям трудно верить.
Эти мрачные аккорды!
Эта музыка Сальери!

И под вой ночной метели
Ссыльный Пушкин думал: "Зависть?
Ах, Раевский, неужели?
Мне, наверно, показалось".

В барабаны бьет столица.
На портретах вянут лица.
Снег валится, тройка мчится,
Завершается страница.

Осудили мы совместно
Тайных недругов и явных,
Карамзинское семейство
И Наталью Николавну.

Всех злодеев сосчитали,
Тело мертвое отпели.
Все известно до детали.
Ах, Раевский, неужели?

(А.Городницкий)
Город ноет, как свежая рана.
У рогаток двойная охрана.
Грубый окрик и цокот подков.
Посреди часовых и бурана
Он куда так торопится рано,
Осторожнейший князь Горчаков?

Государю он предан - нет нужды,
Мятежи ему странны и чужды.
Отчего же, понять мудрено,
Этой ночью, туманной и серой,
Он рискует судьбой и карьерой,
От жандармов спасая Жанно?

Не вчера ли, в чулках и при шпаге,
Торопился он в Зимний к присяге,
Слыша пушек стихающий гром?
Завтра в Лондон он едет, приказный,
Чтоб Тургенева вызвать для казни
Или силою или добром.

Но пока не проснулась столица,
Он, в тревоге, что медлит возница,
Напряженно глядит из окна,
И пылает меж снежного чада
Детскосельских пирушек лампада,
Что в Лицее была зажжена.

(А.Городницкий)
В усадьбе и столице
Узнав родной народ
Бесплодность оппозиций
Он понял наперед

И другу в двадцать пятом
Писал обиняком:
"Сажать цветы — куда там
При климате таком!

Вредна России смута.
Одумайся, поэт:
Нельзя служить чему-то,
Чего и вовсе нет!"

Ценя свободу мало
Читатели тихи
Не вспомнят про опалу
А скажут про стихи

Иных столетий войны
Гремят над головой.
Спит Вяземский достойный
Под жёлтою травой.

Берёг он для отчизны,
Но не сберёг, увы,
И Пушкина при жизни,
И честь его вдовы.

Согласно с сердцем разум
Связав в своей судьбе
Не изменив ни разу
Ни дружбе ни себе

Спокойным и богатым
Он прожил много лет
Пример аристократам
Сановник и поэт

Приливы и отливы —
Погода в сентябре.
Спит Вяземский счастливый
В пустом монастыре.

И, счастья верный признак,
Курчавый, словно дым,
Знакомый, с детства призрак
Витает рядом с ним.

(А.Городницкий)
Стихотворение назывется "Пушкин и декабристы" и посвящено кстати присутствующему
здесь и сидящему на сцене Натан Яковлевичу Эйдельману, которому я обязан этим
стихотворением.
Эпинраф. Слух обо мне. Александр Пушкин.

В Завод Петровский пятого числа
Глухая весть о Пушкине пришла.
Дыханье горна судорожно билось,
Ночная вьюга пела и клубилась,

Три каторжника сели у огня,
Чугунными браслетами звеня.
Дымились, просыхая, полушубки,
Сырые не раскуривались трубки.

За низким зарешёченным окном
Стонали ели от метели лютой,
И очень долго, более минуты,
Никто не заговаривал о нём.

"Еще одно на нас свалилось горе, —
Сказал Волконский, с мукою во взоре, —
Несчастный, мы могли ему помочь.
Хотя он не был даже арестован,
Его казнили в качестве шестого,
Как пятерых на кронверке в ту ночь.

Когда б стоял на площади он с нами,
Он стал бы наше истинное знамя
И, много лет отечеству служив,
Пусть в кандалах, но всё же был бы жив.

Когда бы был он принят в наше братство,
Открыто посягнувшее на рабство,
То, обретя свободу для души
И черпая в страданьях вдохновенье,
Он мог бы создавать свои творенья,
Как Кюхельбекер — в ссылке и в глуши".

"Нет, — произнес угрюмо Горбачевский, —
Уж если строго говорить по чести,
Не по пути всегда нам было с ним:
Его поступки и дурные связи!
Всё погубить в одной случайной фразе
Он мог бы легкомыслием своим.

Что нам поэты, что их дар Господень,
Когда настало думать о свободе
И пушечный не умолкает гул,
Когда не уступает сила силе,
И миг решает судьбы всей России!"
("И Польши", — он подумал и вздохнул.)

Так говорил, своею дерзкой речью
Заслуженному воину переча,
Хотя и был он не в больших чинах,
Неистовый питомец Тульчина.

Кругом в бесчинстве бушевали пурги:
В Чите, Нерчинске, Екатеринбурге,
Сшивая саван общих похорон.
В Святых Горах над свежею могилой
Звал колокол к заутрене унылой,
И странен был пустынный этот звон.

И молвил Пущин: "Все мы в воле Божьей.
Певец в темнице песен петь не может.
Он вольным жил и умер как поэт.
От собственной судьбы дороги нет".

Мела позёмка по округе дикой.
Не слышал стражник собственного крика.
Ни голоса, ни дыма, ни саней,
Ни звёздочки, ни ангельского лика.
Мела метель по всей Руси великой,
И горький слух как, странник, брёл за ней.

(А.Городницкий)
Вторая песня. Это вот памятник в Пятигорске многим известный. Где маленький
бронзовый Лермонтов уже разжалованный из лейб-гусар уже в Тенгинской пехотной
форме сидит и смотрит в сторону Эльбруса. И поневоле вот как-то думаешь над
страшным каким-то парадоксом его гибели. Ведь вот Николай посылал его как будто
на верную гибель на передовые линии действующих войск. Он с полпути так сказать
как будто уехал в самоволку, в тыл к друзьям на Воды вместо этого. В когда
входишь во двор и видишь мазанку Мартынова и вся страшная обстановка этого
убийства, не дуэли а убийства, тебя охватывает, становится, какая-то мысль такая
появляется, что лчше бы он слушался начальства. Потому что, как знать, тогда он
мог остаться живым. Потоу чтолучше Валери чем Мартынов.

     C#m           F#m
Продаёт фотограф снимки,
     G#7         C#m
О горах толкует гид.
                        F#m
На Эльбрус, невидный в дымке,
       G#7          C#m
Молча Лермонтов глядит.
     C#7           F#m
Зеленеют склонов кручи,
    H7         E
Уходя под облака.
        F#m        C#m
Как посмели вы, поручик,
     G#7          Hm6 C#7
Не доехать до полка?
        F#m        C#m
Как посмели вы, поручик,
     G#7          C#m
Не доехать до полка?

Бронза греется на солнце.
Спят равнины зыбким сном.
Стриж стремительный несётся
Над пехотным галуном.
Долг вам воинский поручен, —
Проскакав полтыщи вёрст,
Как посмели вы, поручик,
Повернуть на Пятигорск?

Пикники и пьянки в гроте,
Женщин томные глаза...
Ваше место — в вашей роте,
Где военная гроза.
Там от дыма небо серо,
Скачут всадники, звеня.
Недостойно офицера
Уклоняться от огня.

Ах, оставьте скуку тыла
И картёжную игру!
Зря зовёт вас друг Мартынов
Завтра в гости ввечеру.
На курорте вы не житель, —
В деле было бы верней.
Прикажите, прикажите
Поутру седлать коней!

(А.Городницкий)
Если можно я перейду, несколько слов вот, к циклу другому. Вот я говорил о Московском
цикле. Он тоже связан как-то вот с всёй нашей, с литературой... Ну вот все мы
сейчас находимся в прекрасных там полях старого Арбата. По этому поводу стихотворение
и песня.

В переулки старого Арбата
Забредя, как в воду по колено,
Высятся дома-акселераты
Над домами прежних поколений.

Не толпою дружною, а порознь,
Монументами без пьедестала,
Поднялась их негустая поросль
Из стекла, бетона и металла.

Сквозь завесу дождика и ветра
Из окна их вижу каждый день я,
Идеал скупого геометра,
Современных стилей порожденье.

Всё они стоят в неярком свете,
Неподвижны в уличном потоке,
Словно наши выросшие дети,
Равнодушны к нам и одиноки.

(Н.Эйдельман)
Прошу прощения что я... Просто отдохнуть ему надо, я понимаю... Впервые об
Александре Городницком я узнал от покойного незабвенного друга и знакомого
многим из присутствующих, океанолога, бывшого коллегу, Игоря Михайловича
Белоусова. Который значит говорил, что вот есть такой вот ученый, свой человек
да ещё вдобавок он сказал что вы про Москву ничего не знаете а он про Ленинград
всё знает. Это любопытно. Он Ленинградец, Петербуржец. В Ленинграде есть обороты
которым трудно найти Московские эквиваленты. Меняю квартиру в Ленинграде на
квартиру в Петербурге. Понятно, черта... Специфический историческй момент. Вот
он принадлежит к тем Лениградцам, которых убежден на порядок больше чем Москвичей
хотя и Москвичи есть. Которые уж свой Ленинград и знают и чуствуют, наизусть
знают. Для них событие там что в Павловске какие-то цветы расцвели. А на Неве
ледоход это такое событие. А мы даже и не знаем о существовании, какая река в
Москве течет иногда зачастую. Хотя интересно что раньше во времена Герцена
зачастую ощущалось нечто обратное. Герцен писал что Москва тплая, она добрая, она
вот переживает когда в Рязани неурожай. А Петербургу не до кого нет. Он и о
существовании то Рязани не знает. Так писал Герцен. Но сейчас так сказать как-то
традиции переменились, и вот Ленинград центр которого ну надо думать неизменен
во всяком случае в обозримом будущем. И который так сказать несет како-то сгусток
истории. И вот человек который там вырос, он особенно чуствует и Москву, он
особенно чуствует и всё другое, поэтому вот этой мысли Юрий Михайлович удивился
что мы куда меньше Московские патриоты чем они Ленинградские, поэтому Московские,
вот с чего начался давний разговор и я думаю это имеет отношение и к тому что
сегодня было. Я слушая подумал что когда я говорил об иронии в начале этого
сочинения то это может быть не следовало понимать слишком широко. У него вообщем
то тональность скорее грустная, печальная. Хотя ирония, почему же она веселая тогда.
Заметьте как к нему подходит то что однажды Александр Ильин написал, "всю жизнь я
находился под властью несбывшегося". Вот несбывшееся, вот не поехал бы Лермонтов
туда вот, если бы поэт не женился как можно вычислить из стихотворения "Не женитесь
поэты". Может быть. Причем сам Городницкий хорошо понимает психологию поэтов,
я не думаю что он очень в это верит. Белла Ахмадулина сказала и я думаю с ней
можно согласиться, когда кто-то как раз говорил что Пушкин мог уехать там и не
убить. Нет это всё расчислено, всё расчислено... Всё расличлено. Причем она
говорила вовсе не в мистическом смысле. Имелось в виду что поэт свою судьбу
строит своими сочинениями. Сочиняя эмоции для Сольери он уже готовит собственное
убийство. Так же как убивая Ленского, как сочиняя дуэль Печорина и Грушницкого,
это всё подсознательная работа над своей судьбой. Городницкий это знает отлично.
Но одновременно он не хочет с этим согласиться. Он оптимист. Оптимист - это почти
ругательное слово, я понимаю. Оптимизм прошедший через грусть и пессимизм, не
согрешишь - не покаешься, не покаешься - не спасешься, по этой линии, это 
замечательная вещь. Мне кажется что это ему свойственно, потому что он идёт вот
к этому. И сейчас он будет и читать и показывать песни о чрезвычайно трагических
и кровавых обстоятельствах. Опять же обстоятельствах, где всё висело на нитке,
где возникает разговор, что было бы если бы. Один из любимых сюжетов историков
80-х годов, что было бы если Александра второго не убили. Уже была готова
конституция не конституция, но созыв всероссийского собрания, нечто равное по
значению рескрипту Азимова Игнатьева с которого начались рефоры 860-х годов был
подготовлен, 8-го марта 81-го года должен был быть объявлен. Царь под давлением
шел на уступки одновременно чистые люди с чистейшими возвышенными убеждениями
народовольцы сражались с целью выбить всё это. Трагическая ситуация. То о чем
Лев Толстой начинал письмо Александру Третьему. Вашего отца старого доброго
человека желавшего по своему добра людям убили молодые добрые люди несомненно
так же желавшие добра человечеству. Так начал письмо Лев Толстой к Александру
Третьему и сколько б мы не упрекали Льва Николаевича за недостаточно четкий
социальный анализ, а здорово сказано, глубочайше сказано. И это тот путь к
истине которым шли и до Толстого идут и после Толстого. Я думаю что эти мотивы
чрезвычайно близки тому, что делает Александр Михайлович. Я думаю, что достаточно
сказал.

(А.Городницкий)
Если можно мы коснёмся темы народовольцев, о которой говорил Натан Яковлевич. Я
прочитаю стихотворение а потом покажу песню и потом ещё несколько песен с этим
связанных.

Цареубийцы из домов приличных,
Интеллигенты с белыми руками,
О ваших судьбах юношеских личных
Молчат архивы за семью замками.

Над вашими портретами не плачем:
Как мало вы похожи на живых.
Как холодно от ваших шей цыплячьих,
От ваших взглядов - светлых, ножевых.

Летать во сне и слушать Баха робко,
На лето ездить к тетушке в Херсон,
Мальчишеским пушистым подбородком
С намыленной петлей играть в серсо.

Ни поцелуя, ни письма любовного
Единой страстью сердце сожжено.
И плакали. И поднимали бомбу,
Как сеятель, кидающий зерно.

(А.Городницкий)
Над маслянистым блеском судейских лысых голов,
Над обнаженными шашками конвойных, бравых и рьяных,
Над колокольным звоном собственных кандалов,
По-мальчишески звучным голосом говорит Александр Ульянов.

"Завтра утром навеки мой оборвется век.
Другим глаза не раскрыв, себе я глаза закрою, —
В России всегда найдётся несколько человек,
Готовых за убеждения рассчитаться собственной кровью!

За стон фабричного люда, за плач крестьянских детей,
За произвол беззакония, священного, как обычай,
Я повторяю снова - достойны сотни смертей
Пустые глаза самодержца над шеей короткой, бычьей.

Казарменный бой барабанов, скрип этапных телег,
Молитвенники, придвинутые к каждому изголовью,
Но в России ещё найдется несколько человек,
Готовых за убеждения рассчитаться собственной кровью.

И ползёт огонёк зелёный, и шнур зажжённый дымит,
И стрелки выбирают цели, попусту пуль не тратя.
И сердца верноподданных ваших вспыхнут, как динамит,
Когда нам придут на смену младшие наши братья.

И приговор смертный не властен замедлить времени бег:
Убитый вами однажды, буду рождаться вновь я,
Пока в России найдётся хотя бы пять человек,
Готовых за убеждения рассчитаться собственной кровью!"